Блаженная Екатерина Пюхтицкая

  Будущая пюхтицкая блаженная и старица, она в тот день только еще направлялась к святым вратам обители, чтобы остаться в ней навсегда. Шла в одежде обычной мирянки первой четверти XX века, естественно – в шляпке.

  А послушница? А что послушница? Знакомый нам представитель той категории вполне довольных собою людей, которые лучше всех знают о том, что можно и нельзя другим, что им спасительно, а что – нет, что хорошо и что плохо. Как правило, такие не оставляют без своих «душеполезных» комментариев даже полет мухи. К тому же послушница в числе прочих сестер отправлялась на тяжелые полевые работы, и удержаться от соблазна хоть исподволь дать понять паломнице в шляпке, что тут ей «маслом намазано не будет», оказалось невмоготу. Прозвучали насмешки – хрупкая «новенькая» в шляпке и вправду напоминала «кралю», городскую белоручку. Такая узнаваемая ситуация! Я, конечно, даю волю воображению, но смею думать: будь насмешка подобродушней, без типичного женского ехидства – по-другому повела бы себя и Екатерина, может, тихонько поговорила с нею в сторонке, предупредила бы о надвигающемся испытании…

  Эх, даже если бы Екатерина и просто ради ответного воспитательного «щелчка» нацепила на нее свою шляпку – и то было бы красиво и поучительно! Но Екатерина прозревала будущее. «Кралей» окажется именно незадачливая послушница, которая вскоре покинет этот монастырь и, возможно, будет вспоминать случай со шляпкой с затаенным внутренним содроганием. Ну еще бы! Ведь запомнили его и другие сестры, оказавшиеся рядом, не сама же Екатерина хранила в своей памяти такие истории.

  Блаженные, они вообще не зациклены ни на собственной персоне, ни на том впечатлении, которое они производят на окружающих.

  Дочь выдающегося военного инженера Малкова-Панина, закончившая Бестужевские курсы и курсы медсестер, сестра милосердия на фронтах Первой мировой, мать Екатерина пришла в Пюхтицу уже 33-летней. Так что за внешним образом светской барышни в модной шляпке стоял совершенно зрелый человек, который не только не чурался тяжелых работ, какие ожидали всякого пюхтицкого новичка, но и успел повидать ужасы и кровопролитие войны. Серьезная база для духовного поприща.

  В Эстонии она могла бы жить вполне благополучно и уж точно вне того кошмара, в котором оказались гонимые верующие в России. Но интерес к духовной жизни Екатерина чувствовала с малолетства. Собственно, стремление к театру военных действий, стремление облегчить страдания других – естественный альтруистический порыв для человека, встающего на путь полного самоотречения.

  А Пюхтицкая Успенская обитель, даже если скромно существовать в обычном ритме ее изнурительных трудовых будней, – это уже место подвига и незримого кровопролития. К тому же те годы – годы суровые. Сестры и недосыпали, и голодали.

  Подвиг же Христа ради юродства – дело совсем уж непостижимое в силу зашкаливающей исключительности добровольных лишений.

  Однако можно себе представить, каким жарким огненным факелом, освещающим тяжелую повседневность, была мать Екатерина для тех монастырских монахинь, которые имели духовные очи, чтобы понимать, кто живет рядом с ними и какой надо им самим иметь внутренний заряд любви к Богу, чтобы труды монастырские не остались просто невероятной физической нагрузкой, чтобы душа росла и преображалась.

  Мать Екатерина советовала жить просто и не осуждать других. А причина осуждения, – поясняла старица, – невнимательная внутренняя жизнь.

  Собственно, в этом на первый взгляд незатейливом совете – вся глубина христианской аскетики, вся ее красота и величие.

  Но тот, кто хотя бы пытался подвизаться, знает, как легко «ускользает из рук» дух подлинной евангельской простоты. Иногда мы путаем его с упрощенностью, иногда размениваемся на глупость, на грубость и вроде бы на бесхитростное и, стало быть, «в простоте» – пустословие. А там – и появилась веревочка, и одно за другим, одно за другим… И вот уже летит в нашу сторону шляпка блаженной Екатерины – извечное нам всем предупреждение: следи за собою, будь внимателен, инок! Не глазей на других.

   Порой приходилось блаженной, весь Великий пост продержавшейся на воде и просфорах, в Страстную пятницу при всем честном народе да в храме Божием «разговляться» сырым яйцом – пример для обывательского восприятия, прямо скажем, крайний. Но пример, срывающий тайные покровы с понятия подлинной внутренней свободы: не все могут питаться одними просфорами, не все – вкушать сырые яйца на Страстной, но все, абсолютно все способны научиться не судить другого.

   В житии сказано, что открыто юродствовать стала матушка после смерти своей предшественницы – блаженной Елены – в 1947 году. Словно солдат на боевой пост, заступила на вакантное место своего особого, редко кому Богом отпущенного служения.

Пюхтицкий Успенский женский монастырь

  Сестры помнили и ее ночные молитвы у собора, и коленопреклонение у святого источника, и «странности», так свойственные блаженным. За ее поведением уже пристально следили, ибо ничего не делалось старицей беспричинно: все имело свой скрытый духовный подтекст, разгадать который далеко не всегда можно было сразу.

  Уроки, которые касались именно монашеской жизни, – самые драгоценные ее уроки.

  Решимость – вот та основа, на которой, по слову преподобного Серафима Саровского, созидает инок свое спасение. А мать Екатерина словно воплощала в себе эту прекрасную и торжествующую решимость, словно дышала ею, превозмогая испытания монастырской жизни. И по-другому – по-обыкновенному, без огня и жертвенности – словно и не умела.

Блаженная Екатерина Пюхтицкая

  Проницательное слово блаженной стремились услышать и сохранить в сердце уже не только сестры монастыря – паломники из разных концов света ехали в Пюхтицу соприкоснуться с живым носителем Духа, получить назидание.

  «Храм Божий вы, и Дух Божий живет в вас!» – напоминала старица слово апостольское, которым как бы приоткрывала двери в духовную сокровищницу: не во мне – в вас самих уже есть все! Бурлящий океан всевозможных помышлений, в котором то и дело захлебывается человеческий разум, – единственная серьезная помеха для того, чтобы узреть в себе Божественный свет!

  И большие серые глаза ее лучились, и добрая улыбка озаряла старческое лицо.

  А между тем следовало утешить и тех, кто нес свое послушание на дальних покосах, кто изнемогал от работы и у кого, возможно, не хватало сил на «высокое», а только на слабенькое, усталое «Господи, помилуй!». И мать Екатерина, накупив несколько вязанок душистых баранок, отправлялась в дальний путь – надо было почти всю ночь добираться к месту монастырских сенокосов. И радости монахинь не было конца при виде одинокой фигурки их старицы, бредущей через лес, через мокрую утреннюю траву к ним на помощь – просто с вязанками баранок, чтобы подкрепить телесные силы. 

  И все же. Все же это были уже не просто баранки, а нечто большее.

  А пострижена была мать Екатерина в мантию лишь за два года до смерти. Так все в послушницах и ходила. Не искали в то время подвижники ни мантии, ни почестей, ни отличий. Главное, чтобы не осуждать никого и жить просто – тогда внутреннее делание будет протекать в русле собранности и внимания. Вот что действительно дорого.

  И сегодня, пребывая в родной обители своими мощами, блаженная Екатерина словно опять пришла поддержать своих. В белом апостольнике, через мокрую утреннюю траву, прямо с монастырского кладбища. А как же не поддержать-то!.. И хоть нет на эстонской земле теперь ни послевоенного голода, ни прежних тяжелых покосов, а житие монашеское как было подвигом, так им и осталось. Только не всякому глазу этот подвиг виден да не всякому сердцу понятен.

  А блаженная старица, Богом умудренная, – она-то уж знает о каждом вздохе и слезинке сестринской. Для каждого своего богомольца приберегла она потребное, насущное, спасительное. Ну, и душистую баранку, конечно!"